Неточные совпадения
Когда вошел Павел Иванович
в отведенную
комнату для спанья и, ложась
в постель, пощупал животик свой: «Барабан! — сказал, — никакой городничий не взойдет!» Надобно же было такому стеченью обстоятельств:
за стеной был кабинет хозяина.
В углу,
в задней
стене, или, лучше сказать,
в перегородке, была запертая дверь: там, далее,
за перегородкой, должны были, стало быть, находиться еще какие-то
комнаты.
На пороге одной из комнаток игрушечного дома он остановился с невольной улыбкой: у
стены на диване лежал Макаров, прикрытый до груди одеялом, расстегнутый ворот рубахи обнажал его забинтованное плечо;
за маленьким, круглым столиком сидела Лидия; на столе стояло блюдо, полное яблок; косой луч солнца, проникая сквозь верхние стекла окон, освещал алые плоды, затылок Лидии и половину горбоносого лица Макарова.
В комнате было душисто и очень жарко, как показалось Климу. Больной и девушка ели яблоки.
Поперек длинной, узкой
комнаты ресторана, у
стен ее, стояли диваны, обитые рыжим плюшем, каждый диван на двоих; Самгин сел
за столик между диванами и почувствовал себя
в огромном, уродливо вытянутом вагоне. Теплый, тошный запах табака и кухни наполнял
комнату, и казалось естественным, что воздух окрашен
в мутно-синий цвет.
В помещение под вывеской «Магазин мод» входят, осторожно и молча, разнообразно одетые, но одинаково смирные люди, снимают верхнюю одежду, складывая ее на прилавки, засовывая на пустые полки; затем они, «гуськом» идя друг
за другом, спускаются по четырем ступенькам
в большую, узкую и длинную
комнату, с двумя окнами
в ее задней
стене, с голыми
стенами, с печью и плитой
в углу, у входа: очевидно — это была мастерская.
Самгин оглядывался.
Комната была обставлена, как
в дорогом отеле, треть ее отделялась темно-синей драпировкой,
за нею — широкая кровать, оттуда доносился очень сильный запах духов. Два открытых окна выходили
в небольшой старый сад, ограниченный
стеною, сплошь покрытой плющом, вершины деревьев поднимались на высоту окон, сладковато пахучая сырость втекала
в комнату,
в ней было сумрачно и душно. И
в духоте этой извивался тонкий, бабий голосок, вычерчивая словесные узоры...
Белые двери привели
в небольшую
комнату с окнами на улицу и
в сад. Здесь жила женщина.
В углу,
в цветах, помещалось на мольберте большое зеркало без рамы, — его сверху обнимал коричневыми лапами деревянный дракон. У стола — три глубоких кресла,
за дверью — широкая тахта со множеством разноцветных подушек, над нею, на
стене, — дорогой шелковый ковер, дальше — шкаф, тесно набитый книгами, рядом с ним — хорошая копия с картины Нестерова «У колдуна».
Прогладавшегося медведя запрут, бывало,
в пустой
комнате, привязав его веревкою
за кольцо, ввинченное
в стену.
За несколько дней до праздника весь малиновецкий дом приходил
в волнение. Мыли полы, обметали
стены, чистили медные приборы на дверях и окнах, переменяли шторы и проч. Потоки грязи лились по
комнатам и коридорам; целые вороха паутины и жирных оскребков выносились на девичье крыльцо.
В воздухе носился запах прокислых помоев. Словом сказать, вся нечистота, какая таилась под спудом
в течение девяти месяцев (с последнего Светлого праздника, когда происходила такая же чистка), выступала наружу.
Комната тетенек, так называемая боковушка, об одно окно, узкая и длинная, как коридор. Даже летом
в ней царствует постоянный полумрак. По обеим сторонам окна поставлены киоты с образами и висящими перед ними лампадами. Несколько поодаль, у
стены, стоят две кровати, друг к другу изголовьями; еще поодаль — большая изразцовая печка;
за печкой, на пространстве полутора аршин, у самой двери, ютится Аннушка с своим сундуком, войлоком для спанья и затрапезной, плоской, как блин, и отливающей глянцем подушкой.
Я очутился
в большой длинной
комнате с нависшими толстенным сводами, с глубокой амбразурой маленького, темного, с решеткой окна, черное пятно которого зияло на освещенной
стене. И представилось мне, что у окна,
за столом сидит летописец и пишет…
Когда старая нянька убрала у нас свечку и поставила ее
за стеной в соседней
комнате, то нам показалось, что
в щели ставней видно зарево.
Потом, как-то не памятно, я очутился
в Сормове,
в доме, где всё было новое,
стены без обоев, с пенькой
в пазах между бревнами и со множеством тараканов
в пеньке. Мать и вотчим жили
в двух
комнатах на улицу окнами, а я с бабушкой —
в кухне, с одним окном на крышу. Из-за крыш черными кукишами торчали
в небо трубы завода и густо, кудряво дымили, зимний ветер раздувал дым по всему селу, всегда у нас,
в холодных
комнатах, стоял жирный запах гари. Рано утром волком выл гудок...
Слепой смолкал на минуту, и опять
в гостиной стояла тишина, нарушаемая только шепотом листьев
в саду. Обаяние, овладевавшее слушателями и уносившее их далеко
за эти скромные
стены, разрушалось, и маленькая
комната сдвигалась вокруг них, и ночь глядела к ним
в темные окна, пока, собравшись с силами, музыкант не ударял вновь по клавишам.
Бывало, сидит он
в уголку с своими «Эмблемами» — сидит… сидит;
в низкой
комнате пахнет гераниумом, тускло горит одна сальная свечка, сверчок трещит однообразно, словно скучает, маленькие стенные часы торопливо чикают на
стене, мышь украдкой скребется и грызет
за обоями, а три старые девы, словно Парки, молча и быстро шевелят спицами, тени от рук их то бегают, то странно дрожат
в полутьме, и странные, также полутемные мысли роятся
в голове ребенка.
Они прибежали
в контору. Через темный коридор Вася провел свою приятельницу к лестнице наверх, где помещался заводский архив. Нюрочка здесь никогда не бывала и остановилась
в нерешительности, но Вася уже тащил ее
за руку по лестнице вверх. Дети прошли какой-то темный коридор, где стояла поломанная мебель, и очутились, наконец,
в большой низкой
комнате, уставленной по
стенам шкафами с связками бумаг. Все здесь было покрыто толстым слоем пыли, как и следует быть настоящему архиву.
Она привела его
в свою
комнату, убранную со всей кокетливостью спальни публичного дома средней руки: комод, покрытый вязаной — скатертью, и на нем зеркало, букет бумажных цветов, несколько пустых бонбоньерок, пудреница, выцветшая фотографическая карточка белобрысого молодого человека с гордо-изумленным лицом, несколько визитных карточек; над кроватью, покрытой пикейным розовым одеялом, вдоль
стены прибит ковер с изображением турецкого султана, нежащегося
в своем гареме, с кальяном во рту; на
стенах еще несколько фотографий франтоватых мужчин лакейского и актерского типа; розовый фонарь, свешивающийся на цепочках с потолка; круглый стол под ковровой скатертью, три венских стула, эмалированный таз и такой же кувшин
в углу на табуретке,
за кроватью.
На третьей
стене предполагалась красного дерева дверь
в библиотеку, для которой маэстро-архитектор изготовил было великолепнейший рисунок; но самой двери не появлялось и вместо ее висел запыленный полуприподнятый ковер, из-за которого виднелось, что
в соседней
комнате стояли растворенные шкапы; тут и там размещены были неприбитые картины и эстампы, и лежали на полу и на столах книги.
—
За мной, сюда! — сказал тот мужикам и сам первый вошел, или, лучше сказать, спустился
в шалаш, который сверху представлял только как бы одну крышу, но под нею была выкопана довольно пространная яма или, скорей,
комната,
стены которой были обложены тесом, а свет
в нее проходил сквозь небольшие стеклышки, вставленные
в крышу.
«Справедливо, а — не утешает!» — невольно вспомнила мать слова Андрея и тяжело вздохнула. Она очень устала
за день, ей хотелось есть. Однотонный влажный шепот больного, наполняя
комнату, беспомощно ползал по гладким
стенам. Вершины лип
за окном были подобны низко опустившимся тучам и удивляли своей печальной чернотой. Все странно замирало
в сумрачной неподвижности,
в унылом ожидании ночи.
Когда явился
в редакцию «Здоровья» судебный пристав описывать
за долги имущество И.И. Зарубина, то нашел его одного
в единственной
комнате с единственным столом, заваленным вырезками из газет, и с постелью, постланной на кипах журнала, а кругом вдоль
стен вместо мебели лежали такие же кипы.
Вообще вся
комната, довольно обширная (с отделением
за перегородкой, где стояла кровать), с желтыми, старыми, порвавшимися обоями, с мифологическими ужасными литографиями на
стенах, с длинным рядом икон и медных складней
в переднем углу, с своею странною сборною мебелью, представляла собою неприглядную смесь чего-то городского и искони крестьянского.
В единственной чистой
комнате дома, которая служила приемною, царствовала какая-то унылая нагота; по
стенам было расставлено с дюжину крашеных стульев, обитых волосяной материей, местами значительно продранной, и стоял такой же диван с выпяченной спинкой, словно грудь у генерала дореформенной школы;
в одном из простенков виднелся простой стол, покрытый загаженным сукном, на котором лежали исповедные книги прихода, и из-за них выглядывала чернильница с воткнутым
в нее пером;
в восточном углу висел киот с родительским благословением и с зажженною лампадкой; под ним стояли два сундука с матушкиным приданым, покрытые серым, выцветшим сукном.
Тяжелы были мне эти зимние вечера на глазах хозяев,
в маленькой, тесной
комнате. Мертвая ночь
за окном; изредка потрескивает мороз, люди сидят у стола и молчат, как мороженые рыбы. А то — вьюга шаркает по стеклам и по
стене, гудит
в трубах, стучит вьюшками;
в детской плачут младенцы, — хочется сесть
в темный угол и, съежившись, выть волком.
И долго еще эти два человека: старый еврей и молодой лозищанин, сидели вечером и говорили о том, как верят
в Америке. А
в соседней
комнате молодые люди все болтали и смеялись, а
за стеной глухо гремел огромный город…
На лице женщины неподвижно, точно приклеенная, лежала сладкая улыбка, холодно блестели её зубы; она вытянула шею вперёд, глаза её обежали двумя искрами
комнату, ощупали постель и, найдя
в углу человека, остановились, тяжело прижимая его к
стене. Точно плывя по воздуху, женщина прокрадывалась
в угол, она что-то шептала, и казалось, что тени, поднимаясь с пола, хватают её
за ноги, бросаются на грудь и на лицо ей.
Тут только Митенька заметил, что
в темном углу
комнаты, около
стены, был накрыт еще стол,
за которым сидели какие-то три личности. Одна из них встала.
Я спал
в комнате, о которой упоминал, что ее
стена, обращенная к морю, была по существу огромным окном. Оно шло от потолочного карниза до рамы
в полу, а по сторонам на фут не достигало
стен. Его створки можно было раздвинуть так, что стекла скрывались.
За окном, внизу, был узкий выступ, засаженный цветами.
В обширном покое,
за дубовым столом, покрытым остатками ужина, сидел Кручина-Шалонский с задушевным своим другом, боярином Истомою-Турениным; у дверей
комнаты дремали, прислонясь к
стене, двое слуг; при каждом новом порыве ветра, от которого стучали ставни и раздавался по лесу глухой гул, они, вздрогнув, посматривали робко друг на друга и, казалось, не смели взглянуть на окна, из коих можно было различить, несмотря на темноту, часть западной
стены и сторожевую башню, на которых отражались лучи ярко освещенного покоя.
Околоточный сел
за стол и начал что-то писать, полицейские стояли по бокам Лунёва; он посмотрел на них и, тяжело вздохнув, опустил голову. Стало тихо, скрипело перо на бумаге,
за окнами ночь воздвигла непроницаемо чёрные
стены. У одного окна стоял Кирик и смотрел во тьму, вдруг он бросил револьвер
в угол
комнаты и сказал околоточному...
Илья оглядел
комнату. У
стен её молча стояли испуганные, жалкие люди. Он почувствовал
в груди презрение к ним, обиделся на себя
за то, что сказал им об убийстве, и крикнул...
— раздавалось
за стеной. Потом околоточный густо захохотал, а певица выбежала
в кухню, тоже звонко смеясь. Но
в кухне она сразу замолчала. Илья чувствовал присутствие хозяйки где-то близко к нему, но не хотел обернуться посмотреть на неё, хотя знал, что дверь
в его
комнату отворена. Он прислушивался к своим думам и стоял неподвижно, ощущая, как одиночество охватывает его. Деревья
за окном всё покачивались, а Лунёву казалось, что он оторвался от земли и плывёт куда-то
в холодном сумраке…
Самовар свистит тише, но пронзительнее. Этот тонкий звук надоедливо лезет
в уши, — он похож на писк комара и беспокоит, путает мысли. Но закрыть трубу самовара крышкой Илье не хочется: когда самовар перестаёт свистеть,
в комнате становится слишком тихо… На новой квартире у Лунёва появились неизведанные до этой поры им ощущения. Раньше он жил всегда рядом с людьми — его отделяли от них тонкие деревянные переборки, — а теперь отгородился каменными
стенами и не чувствовал
за ними людей.
Ночной холод ворвался
в комнату и облетел её кругом, задувая огонь
в лампе. По
стенам метнулись тени. Женщина взмахнула головой, закидывая волосы
за плечи, выпрямилась, посмотрела на Евсея огромными глазами и с недоумением проговорила...
Вошли
в какой-то двор, долго шагали
в глубину его, спотыкаясь о доски, камни, мусор, потом спустились куда-то по лестнице. Климков хватался рукой
за стены и думал, что этой лестнице нет конца. Когда он очутился
в квартире шпиона и при свете зажжённой лампы осмотрел её, его удивила масса пёстрых картин и бумажных цветов; ими были облеплены почти сплошь все
стены, и Мельников сразу стал чужим
в этой маленькой, уютной
комнате, с широкой постелью
в углу
за белым пологом.
Комната в азиатском вкусе
в доме Купавиной, с одним выходом на террасу; стеклянная растворенная дверь с портьерами; по сторонам двери два больших окна, закрытые драпировками; по
стенам и под окнами мягкие диваны.
За балюстрадой террасы виден сад и
за ним живописная сельская местность.
Телепнев оперся головой на руки, оставив на виду только морщинистый, бритый, дрожащий подбородок, и молчал. Глухо, как
за стеной, прогромыхал извозчик. Тишина стояла
в губернаторском доме, было много ненужных
комнат, и все молчали, как и эта.
После столовой
в комнате у Саши можно было ослепнуть от солнца. На столе прозрачно светлела хрустальная чернильница и бросала на
стену два радужных зайчика; и удивительно было, что свет так силен, а
в комнате тихо, и
за окном тихо, и голые ветви висят неподвижно. Колесников заморгал и сказал с какой-то особой, ему понятной значительностью...
Я не удивился, когда
стена сошла с своего места и
в яркой глубине обширной, роскошной
комнаты я увидел Попа, а
за ним — Дюрока
в пестром халате. Дюрок поднял, но тотчас опустил револьвер, и оба бросились ко мне, втаскивая меня
за руки,
за ноги, так как я не мог встать. Я опустился на стул, смеясь и изо всей силы хлопая себя по колену.
Она схватила его
за руку и повлекла
в комнату, где хрустальная лампада горела перед образами, и луч ее сливался с лучом заходящего солнца на золотых окладах, усыпанных жемчугом и каменьями; — перед иконой богоматери упала Ольга на колени, спина и плечи ее отделяемы были бледнеющим светом зари от темных
стен; а красноватый блеск дрожащей лампады озарял ее лицо, вдохновенное, прекрасное, слишком прекрасное для чувств, которые бунтовали
в груди ее...
И всем стало ясно, что он не
за тем явился, о чём говорил. Он отправился
в угол
комнаты, где Барский, прижав Ульяну к
стене, что-то бормотал ей, но раньше чем Житейкин успел подойти к ним, Ульяна крикнула...
Самое жуткое, что осталось
в памяти ослепляющим пятном, это — женщина, Паула Менотти. Он видел её
в большой, пустой
комнате с голыми
стенами; треть
комнаты занимал стол, нагруженный бутылками, разноцветным стеклом рюмок и бокалов, вазами цветов и фрукт, серебряными ведёрками с икрой и шампанским. Человек десять рыжих, лысых, седоватых людей нетерпеливо сидели
за столом; среди нескольких пустых стульев один был украшен цветами.
Только
в комнате за гостиной на
стене снова появились портреты консула Наполеона и Жозефины, находившиеся с 12-го года
в опале у деда и висевшие
в тайном кабинете.
Но я и не слыхал, как
в это мгновение вдруг дверь из сеней тихо и медленно отворилась и какая-то фигура вошла, остановилась и с недоумением начала нас разглядывать. Я взглянул, обмер со стыда и бросился
в свою
комнату. Там, схватив себя обеими руками
за волосы, я прислонился головой к
стене и замер
в этом положении.
На
стене его
комнаты,
в доме,
за седьмою верстой, осталось начертание апофегмы Гиппократа: «Quod medicamenta non sanat, ferrum sanat; quod ferrum non sanat — ignis sanat; quod ignis non sanat, mors sanat» (то есть «что не излечивают лекарства, то излечивает железо; что не излечивает железо, то излечивает огонь; что не излечивает огонь, то излечивает смерть»).
В комнате за аркой, у
стены против зрителя — пианино, этажерка с нотами,
в углу кадка с филодендроном.
Четыре часа после этого Коротков прислушивался, не выходя из своей
комнаты,
в том расчете, чтобы новый заведующий, если вздумает обходить помещение, непременно застал его погруженным
в работу. Но никаких звуков из страшного кабинета не доносилось. Раз только долетел смутный чугунный голос, как будто угрожающий кого-то уволить, но кого именно Коротков не расслышал, хоть и припадал ухом к замочной скважине.
В три с половиной часа пополудни
за стеной канцелярии раздался голос Пантелеймона...
Комната Пульхерии Ивановны была вся уставлена сундуками, ящиками, ящичками и сундучочками. Множество узелков и мешков с семенами, цветочными, огородными, арбузными, висело по
стенам. Множество клубков с разноцветною шерстью, лоскутков старинных платьев, шитых
за полстолетие, были укладены по углам
в сундучках и между сундучками. Пульхерия Ивановна была большая хозяйка и собирала все, хотя иногда сама не знала, на что оно потом употребится.
Не подумал и — без воли — пошёл
за нею. Вот я
в комнате; на
стене лампа горит,
в углу, под образами, толстая старуха сидит, жуёт что-то, на столе — самовар. Уютно, тепло. Усадила меня эта женщина
за стол; молодая, румяная она, грудь высокая. Старуха из угла смотрит на меня и сопит. Лицо у неё большое, дряблое и словно без глаз. Неловко мне — зачем пришёл? Кто такие?
Комната со сводом
в нижнем этаже дома Каркунова. На правой стороне (от актеров) дверь
в комнату Ераста, на левой —
в коридор; поперек
комнаты дубовый прилавок,
за ним две конторки с табуретами; на
стене часы. Кипы товаров
в суровых парусинных сорочках сложены у прилавка.
В глубине два окна.